Труды и дни Свистонова - Страница 12

И победоносно Куку обвел глазами слушающих, и, чтобы внушить еще большее уважение к себе Наденьки, он решил вспомнить Апулея.

– По мнению Апулея, последствием обильной еды бывают мрачные и гибельные сновидения, – произнес он с пафосом. – Кроме того, онейрокритики утверждают, что винные пары даже утром мешают видеть во сне истину. Но я отнюдь этого не думаю, Наденька, хотя и не знаю вашего сна, – развел он руками.

– Не расскажете ли вы нам, что вы видели во сне? Это очень интересно, я же вспомню сны великих людей, и в воспоминаниях мы проведем время до заката. Я расскажу вам сны великих людей… Теперь только я вижу, как здесь красиво, кругом холмы…

И забыв, что Наденька еще не рассказала своего сна, Куку, задумавшись, начал:

– Прежде всего следует вспомнить…

Ия и Паша подошли поближе и остановились. Но Наденьке было грустно, и она невнимательно слушала. Ей не интересны были сны великих людей. Хотя ее сон кончился вполне благополучно, но все же ей казалось, что все стало темно вокруг, даже как-то прохладно. Да и действительно, небо за время послеобеденного отдыха сплошь затянулось тучами.

Вдали прогрохотало.

Бросились собирать вещи и переносить к стволу сосны. Свистонов, с помощью брата и сестры, расставил палатку. Сейчас все забрались в нее, перенесли вещи от сосны.

– Ну, что ж дождь не идет, – пошутил Иван Иванович.

– Подождите, Иван Иванович, – прервала Ия. – Я веду в «Красной газете» уголок природы. Я спец по погоде.

В палатке было темно. Свистонов закурил.

– Андрей Николаевич, не курите, – сказала неприязненно Наденька. – Здесь душно.

Свистонов бросил папироску.

– Паша, не смейте, отойдите, – приказала Наденька.

– Наденька, – произнес Куку. – Время самое подходящее. Темно, бушует буря. Мы все обещаем внимательно вас слушать.

Гроза отошла.

Один, держась за ствол сосны, курил Паша. Он размышлял о поцелуе Наденьки. Братский это был поцелуй или не братский. Пожалуй, что только братский. Слишком легок, слишком воздушен. «Не любит она меня, – подумал он, – и не может полюбить. Чтобы любили, надо быть разговорчивым, и потом у меня нет никакой будущности. Кончу институт, стану географию преподавать, – рассмеялся он. – Пусть будет так, а в газетах работать не буду. Пусть Ия зарабатывает. Но Наденька любит театр, сладкое, кинематограф…»

– Мечтаете? – спросила Наденька, подходя по тропинке сзади. – Это хорошо – мечтать. Я сяду, а вы положите свою голову мне на колени и продолжайте мечтать. Я буду думать, что я героиня фильма, хорошо пожившая женщина, а вы несчастный молодой влюбленный. Я буду гладить вас по голове.

Паша покорно лег на траву и положил голову на край платья Наденьки.

– Я люблю, – сказал он тихо. – Я по-настоящему люблю вас.

– Великолепно, – прервала Наденька. – Побольше страдания. Так, так. О, мой дорогой! – опустила она лицо и приложила руку к сердцу. – Я верю, что вы страдаете! Как грустно, что мы встретились так поздно, когда я люблю уже другого! Пусть ничтожного, пусть развращенного, но с сердцем, – глубоко вздохнула она, – ничего не поделаешь. Вы чистый, вы тонкий, вы только…

– Наденька! – простонал Паша.

– Поцелуйте руки и плачьте, встаньте и отойдите к обрыву. Я подойду, – стараясь не разжимать губ, сказала Наденька.

Паша покорно встает, целует руку, медленно подходит к обрыву.

Наденька сидит, смотрит, затем бежит и кричит, стараясь бежать красиво:

– Арнольд, Арнольд!

– Вы душечка, Паша, – говорит она, – дайте я вас поцелую.

Сосны шумели ветвями, на кустах шиповника алели ягоды. Бывший анархист Иванов поднимался. Он был среднего роста, лицом бледен, долгогрив. Он шел, опираясь на палочку. Опустился на скамейку у палисадника.

На даче, недалеко от озера, вышла на веранду Зоя Знобишина, зевнула, заложила руки за шею и, подняв лицо, направила локти вперед и опять зевнула. Села в кресло-качалку и принялась рассматривать свои руки. Затем повернула голову направо к саду, снова зевнула. С интересом стала смотреть на кошку, ползком подбиравшуюся к голубю. Прошлась по веранде, сошла в сад, подумала, что солнце печет, что пора одеваться.

В соседней даче на холме многозначительно беседовали мамаши о своих играющих детях. Конечно, их дети будут инженерами, у них уже сейчас необыкновенные способности. Один уже и сейчас гудит как паровоз. Другой мечтает о подводной лодке.

Зоя Знобишина опять вышла на веранду. Она натянула шаль и опять ее опустила. Пожевала губами. Теперь все так неинтересно! Она шла, пожевывая губами, делая зигзаги по тропинке. Иванов встал, поклонился.

– Скучаете? – спросила Зоя и села рядом. – Тяжело вам живется, – сообщила Зоя.

– Н-да, не жизнь, а жестяночка, – соединив колени и приподнимая их, посмотрела Зоя на Иванова. – Люблю я таких людей, как Свистонов. Веселый он человек.

– Опустошенный.

– Завидуете, – решила Зоя.

– Дался вам Свистонов.

– Вы подождите! Вот подождите, познакомлю я вас с ним, он вас и опишет. Поглядит, поглядит и опишет. Вы для него подходящий материал. Он любит мертвеньких.

– Я не мертвенький, Зоя Федоровна.

– Врете, мертвенький. Скучно, – пожевала она губами.

Наступил день рождения Зои Федоровны…

Она не скрывала своих лет. Розовая, румяная, с подкрашенными недавно волосами, она ждала гостей.

Должны были приехать Павлуша Уронов, драматический актер, Аллочка Базыкина – птичка, так ее звали в глаза и за глаза, Ваня Галченко – культурный молодой человек, Сеня Ипатов – несбывшийся певец, – все это были очень интересные люди. По крайней мере, такого мнения были они друг о друге.